Философские корни революции Достоинства

Мы живем в мире слов. Используя слова, мы раскрываем суть явлений, при этом часто не задумываясь, откуда они берутся. Ведь если "слово найдено", то дальше все просто. Потому мне хочется поговорить о том, откуда родом слово "Достоинство" в современном политическом лексиконе: кто его ввел в обиход, как понятие, в политике и что оно означает на практике.

Для этого нам следует ознакомиться с работами одного из нынешних властителей дум. Я имею в виду известного канадского философа Чарльза Тейлора. В своих работах "Мультикультурализм и политика признания" и "Этика аутентичности" он обосновывает дискурс Достоинства. Попытка вышла достаточно нелепая, но учитывая произошедшее в нашей стране, и тот факт, что роль Тейлора на Западе крайне высока, именно они, очевидно, стали основой для формирования концепции революции Достоинства.

В рамках этой статьи мы будем значительно упрощать мысли этого интеллектуала. Те две работы, которые мы будем рассматривать, являются хоть и крайне пропагандистскими, но все-таки философскими трудами. Просто нужно понимать, что есть политическая агитация, нацеленная на "тетю Машу", торгующую молоком на рынке, а есть нацеленная на докторов наук. Вот с последней мы тут и имеем дело.

По мнению этого философа, в мире существует три способа давать морально-этическую оценку поступкам. Два из них древние, как мир, а один появился сравнительно недавно.

Сначала рассмотрим традиционные способы оценивания людей. Тейлор говорит о том, что есть дискурс чести. То есть, у вас есть честь, и вы должны ее защищать. Честь является продуктом социальных правил. И она требует, чтобы вы своим поведением соответствовали своему статусу. Потому чести можно запросто лишиться, если не отвечать социальным стандартам. Такой способ взаимодействия построен на иерархичной структуре общества. Вы либо человек чести и готовы загрызть любого, кто попытается покуситься на ваши привилегии. Либо чести у вас нет, и пожертвовать жизнью ради социальных правил вы не готовы, следовательно, вы жалкая и ничтожная личность.

Второй дискурс – универсалистско-религиозный. Вместо того, чтобы быть готовым убить за косой взгляд, мы смиряем гордыню. "Возлюби ближнего, как самого себя", прояви сострадание. Ведь все мы смертны и все мы люди. Давайте творить меньше зла. Также чудесный подход.

Но Тейлора это не устраивает. Он социалист и не может смириться с тем фактом, что люди по своей природе не равны, и поэтому в любом обществе возникнет иерархия и разделение на достойных и недостойных. Ведь даже если мы смиряем гордыню и проявляем заботу о ближних, то тем самым мы становимся лучше, чем те, кто этого не делают.

Поэтому Тейлор начинает развивать дискурс Достоинства, основывая его на этике аутентичности. Понятие достоинства как морально-этической категории он выводит из трудов философов XVIII века Гердера и Руссо. Его основная мысль состоит в том, что правильные морально-этические вещи нам подсказывает не ум или обычай, а некий внутренний голос, решающий что правильно, а что нет. И этот голос является якобы нашей внутренней сутью. Здесь он провозглашает идеал аутентичности как Полярную звезду нашей эпохи.

Однако ему приходится подпирать хлипкое здание этики аутентичности концепцией Достоинства. Поскольку этот внутренний голос говорит разным людям кардинально разные вещи, он, бывает, даже в одних и тех же людях в разное время говорит разные вещи. Как же быть? Неужели "внутренний голос" ошибается?

Нет, говорит Тейлор, не ошибается. Просто нужно признать, что каждый человек обладает достоинством. И быть аутентичным он может, лишь общаясь с другими людьми. Достоинство человека не зависит от того, что он делает, оно принадлежит ему, поскольку он обладает "универсальным человеческим потенциалом". И мы все равны в достоинстве.

Далее философ развивает мысль о том, что поскольку люди существа, живущие в диалоге, то концепцию Достоинства нужно поднять на уровень культуры. Ведь если мы заявляем, что одна культура более развита, чем другая, то (о, ужас!) носители этой культуры могут усвоить искаженный образ себя. И в результате не могут быть до конца аутентичными. Хотя, на самом деле, мы можем только менять один искаженный образ реальности на другой. Поскольку истина нам не доступна.

В результате мы оказываемся в ситуации, когда для реализации идеала подлинности мы должны уважать всех и считать всех равными. При этом Тейлор чудесным образом обращает внимание на то, что без внешнего "сопротивления" мы не способны быть аутентичными. Ведь если все варианты человеческого поведения одинаково приемлемы для общества, то между ними нет никакой разницы. Однако он ограничился лишь констатацией этого факта, и пошел дальше. Мы же предположим, что это по той причине, что иначе ему пришлось бы признать наличие какого-то надличностного идеала. Если не Божественного, то социального, что полностью обесценивало бы идеал аутентичности.

Собственно говоря, оба прочитанных мной произведения г-на Тейлора, являют собой прекрасные образцы оруэлловского двоемыслия. Когда логика и здравый смысл противоречат идеологическим тезисам, мы убираем и то, и другое. Ведь в своих работах философ на пять с плюсом бичует пороки современного западного общества: фрагментацию, эгоизм, неумение ставить глобальные цели... Но после "пятиминутки критики" он жизнерадостно сообщает, что "верной дорогой идете, товарищи". И нужно делать все, как и делали, только лучше. По-видимому, американская поговорка "если ты упал в яму – перестань копать" слишком сложна для философского ума.

Абсолютно ясно, что идеал аутентичности сам по себе никуда не годится. И люди не являются равными. Люди и культуры являются разными. И требуют разного отношения. И в общении с ними мы должны исходить из общественных интересов, а не трястись над тем, чтобы не дай Бог не задеть чью-то личность.

Если же мы взглянем на Украину, то думаю, теперь всем очевидно откуда растут ноги у того, что события 2013-14 годов называют революцией Достоинства. Господа, используя концепцию Тейлора, достоинство можно найти и у собаки. Вот потому наша революция дала на выходе такой пшик и апофеоз победоносной мерзости на марше в результате.

Я предполагаю, что причина этого состоит в том, что Достоинство проще в плане реализации. Этот подход ничего не требует. Ну, есть человек, есть у него достоинство. Требовать с него ничего нельзя. Ну, а если этот человечек случайно большой чиновник и много украл. Мы ведь будем милосердны, у него ведь достоинство. Его нельзя засунуть в специальный подвал без окон и выбить из него все деньги обратно, достоинство ведь. Задержим его на два дня, а потом позволим сбежать. И таких историй в нашей стране тьма.

И в нынешней ситуации, когда прогнившие и коррумпированные верхи через абсолютно пустую концепцию Достоинства хотят скрыть свою никчемность, как никогда возрастает опасность прихода к власти праворадикальных сил. Поскольку чем более мы убеждаем людей, что у них есть права, параллельно отбирая у них последний кусок хлеба, тем более они хотят быть чем-то большим, чем бессловесным стадом.

В свое время выдающийся английский писатель Оруэлл в рецензии на "Майн Кампф" очень метко отметил, что "Гитлер, лучше других постигший это своим мрачным умом, знает, что людям нужны не только комфорт, безопасность… и вообще здравый смысл; они также хотят, иногда по крайней мере, борьбы и самопожертвования". Так и наш народ доказал готовность к борьбе и самопожертвованию, но жертвовать страшно. И быть человеком чести трудно. Потому я особо бы отметил, что с Беркутом сцепились правые.

Можно не любить Правый сектор, но он пошел в бой. Можно не уважать социал-националистов, но они отвоевали Мариуполь в составе полка "Азов". Они сделали это, потому что, как все правые, они верят в честь. Я не сторонник ультраправых взглядов и нынешняя ситуация, когда носителями чести выступают настолько откровенные маргиналы, говорит не о том, что ультраправые чем-то особо хороши. Она говорит о том, что все остальные настолько плохи, что "фашисты" лучше. И если мы оставим дискурс чести и служения своей стране на откуп маргинальным праворадикальным элементам, то однажды проснемся в социал-националистическом Рейхе.